Elroy 「外人」 Higashino
Просто скажи: «Прощай…»
читать дальше- Привет. – Возможно, тебе стоило начать с чего-то другого, более подходящего; но ничего не приходило в голову – и оставалось довольствоваться столь неуместными сейчас стандартами.
- … - в ответ только глухое молчание, нервный выдох, перерастающих во вздох, и лёгкий призрак красноты бессонных электронных ночей в золотисто-карих глазах. Ты молчишь в ответ, зная, что твой аметистовый, покрытый сетью синеющих трещинок, взгляд говорит за тебя.
- Входи, - молчание разрежается одиноким словом, повисшим в вязком воздухе, и вовсе не похожим на радушное приглашение. Не похожим на приглашение вообще. Тем не менее, ты делаешь вид, что не замечаешь непроницаемого выражения его лица, и переступаешь порог.
Ты часто бываешь в этом доме. Чистые, всегда трудолюбиво надраенные апартаменты… Нет, апартаменты – наверно, слишком громкое слово для небольшой однокомнатной квартиры, ставшей для тебя спасительным островком полной и безусловной безопасности, сиюминутным укрытием, Ноевым ковчегом, оберегающим от холодного дождя неприветливых галенитово-серых глаз, и тюрьмой Алькатрас, из которой ты никогда не сможешь сбежать. Твой спаситель, друг и тюремщик стоял перед тобой, хмурый и невесёлый, как всегда, когда ты приходила к нему. Отбросив обсидианово-чёрные влажные пряди от худого бледного лица с заострившимися линиями носа и губ, ты снимаешь пальто, похожее на беззвёздное ночное небо, освобождаешь покрасневшие огрубевшие ступни от палачей-каблуков, получая свою малую толику блаженства, и понимая, что на сегодня это всё, чем решила одарить тебя твоя равнодушная бесцветная судьба.
Ты проходишь вперёд по узкому, тускло освещённому коридору в комнату. Простота… почти святая простота, и хочется плакать от того, что ты – именно ты – та, которая обесславила эту святость, этот крохотный алтарь непорочности, переставший существовать из-за тебя…
Письменный стол, компьютер девяносто восьмого года, процессор кое-где изъеден ржавчиной, однако хозяин, казалось бы, не жалуется. Впрочем, он уже давно ни на что не жалуется…
Гора дисков – программы, музыка, пара игр… Две тетради. Тебе не нужно заглядывать внутрь: в верхней, с бессмысленным четырёхцветным рисунком поверх тошнотворной запёкшейся киновари бездарного фона на обложке, стихи, горячие и тягучие, как его любимый глинтвейн; в нижней, гораздо лучше знакомой тебе, рисунки – карандашные, не наполненные ни смыслом, ни объёмом, но почему-то безумно трогательные, заставляющее твоё изрытое сомнениями сердце сжаться, забиться о грудную клетку пойманным мышонком, поверить, что оно ещё может что-то чувствовать…
Он редко разрешает тебе брать эти тетради – для него это последний оплот рассудка, и ты понимаешь его, никогда не настаивая. Ты скользишь взглядом дальше: деревянный шкаф, в нём – две пары джинсов, похожие, как близнецы, стопка белья, аккуратно свёрнутые улитками носки, три-четыре одноцветных футболки, рубашка на особый случай, пепельный потрёпанный свитер… Ему не нужно много одежды. Когда-то ты хотела пополнить его гардероб, но все попытки были решительно пресечены, и ты перестала так же быстро, как и начала. Ты ведь всегда легко опускала руки…
Шкаф, стол, шаткий разваливающийся стул, пепельница – прямо на полу, и кровать. Опрятно застеленная кремовыми простынями кровать. В голову вкрадчиво вползал знакомый белесый туман, и ты оставила всякую надежду изгнать его.
- Что сегодня? – надтреснутый голос; холодная тяжёлая рука на твоём плече. От его тела должно исходить тепло… почему ты этого не чувствуешь?..
- Он выгнал тебя? – ему совершенно не было интересно, что происходило в твоей жизни и что заставило тебя снова прийти к нему. Его это не интересовало, не трогало и не волновало, но он спрашивал. Просто так, чтобы хоть что-то говорить, не поддаваясь мягкой тишине, посыпающей плечи пылью с Белого Утёса забвения…
- Нет, - пусто отвечаешь ты, также не придавая значения словам. Однако, в отличие от него, ты давно перестала сопротивляться. Напротив, тебе становилось легче, когда твоё тело закутывалось в прозрачную ткань невесомого плаща-невидимки, и ты забиралась в себя, сворачиваясь плотным клубком, твёрдо уверенная, что теперь тебя никто никогда не найдёт…
- Он ударил тебя? – обе его руки были на твоих плечах, ты не пыталась отстраниться.
- Нет, - ты несколько напряглась, когда его сухие острые губы коснулись твоей шеи.
- Он…
- Я ушла, - просто прервала его ты, отклоняя голову в сторону и закрывая глаза.
- Навсегда? – возможно, это в первый и в последний раз за эти несколько лет ты слышала какие-то эмоции в его голосе. Ты даже пожалела, что не видела его лица в тот момент.
- Нет. На час, - тихо добавила ты. – Он и не заметил… - ещё тише… Его руки коснулись краёв твоей тёмно-сиреневой кофты, медленно поднимая её. Ты не сопротивлялась. Никогда…
Тик-так.
Тик. Так.
Знаешь, когда-то была такая пытка…
Да, ты знаешь. Она есть и сейчас. Безразличные к тебе чёрные стрелки настенных часов здесь ни при чём. Красная – сердоликово-алая тонкая линия, перечёркивающая твою жизнь каждый раз под новым углом, скрипуче смеющаяся над тобой, тщётно закрывающей уши… Где бы ты ни была – этот смех никогда не покидает тебя, напоминая о быстротечности всего и тебя самой в том числе, о кратковременности того, что ты привыкла считать своей маленькой вечностью…
Его неровное дыхание ерошит твои разметавшиеся волосы. Он кажется спящим, но ты знаешь, что он уже давно не способен спать – так, бывает, полудремлет, полузабывшись...
Ты не смотришь на него. Просто встаёшь. Собираешь одежду. Торопливо одеваешься: ты не хочешь больше ни мгновения оставаться в его доме. В доме твоего лучшего друга, человека, с которым каких-то три года назад, ты каждый день смеялась, шутила… в общем-то, жила. Цветная, цветущая, переливающаяся жизнь – три бесконечных года назад.
Ты знала, что твой друг всегда любил тебя, и ты почти была готова ответить на его чувства, но… Одним несчастным? счастливым? злосчастным? вечером трёхлетней давности, ты встретила человека. Высокий, красивый – ты даже не думала, что мужчина может быть настолько красив, - незнакомец в безлюдном старом парке… Кажется, никто из вас ничего не говорил, но жажда увидеть эту вырезанную изо льда красоту изъедала тебя, подобно ржавчине, проевшей компьютер твоего друга. Ты искала его, находила, теряла, находила снова, заговаривала, тебя отталкивали, но, в конце концов, ты нашла его и осталась с ним.
Ты рада?
Ты часто спрашивала себя. Он был холоден; тебе иногда мерещилось, что ты растопила льдинки его джемсонитовых глаз, но, на самом деле, он никогда не оттаивал…
Ты любишь его?
Ты всегда знала ответ – конечно, да. И любила – так искренне, так нежно… то робостью, то ревностью томясь… Ты не читала классику, но иногда прислушивалась к ней, находя между строк отзвуки самой себя.
Ты…
Ты не решалась спросить себя о счастье. Ты боялась ответить правду, и оттого не отвечала вообще. Ты боялась услышать правду, и потому никогда ни о чём не спрашивала его. Впрочем, вряд ли бы он уважил твой вопрос, на худой конец, кивком головы, не говоря уже о целом словосочетании…
Он прогонял тебя, когда ты надоедала ему. Он никогда не улыбался тебе. Его поцелуи горчили привкусом сигарет, однако в постели – и только там – он был непостижимо ласков, и этот диссонанс, это несоответствие между ним нежным и ним же ледяным, полосовало вздувшиеся вены твоей напряжённой души куда болезненней красноносой стрелки часов.
Ты отчаялась привлечь его внимание. И однажды, когда он в очередной раз закрылся в своём кабинете, работая над новой программой, ты ушла. Ушла к другу, с которым так редко виделась в последнее время.
Ты не знала, зачем шла. Ты не знала, чем всё обернётся. Ты жалела?
Никогда. Ты никогда не жалела об этом. И с тех пор, каждый раз, когда ты понимала, что стальные глаза не посмотрят на тебя в этот вечер, ты уходила – выскользала из душной квартиры, бросалась в холод безучастной улицы, бежала, рассекая связывающие тебя бессмысленные круги каких-то законов, принципов, капля за каплей выжигая из себя всё разумное, мыслящее, кричащее остановиться…
Каждый твой приход оборачивался для твоего друга кубком разъедающего яда, и ты знала, что он уже давно корчится в агонии, уничтоженный тобой.
Каждое твоё возвращение домой впрыскивало в твоё тело очередную порцию героина, дарящего секундное блаженство оживающих фантазий, и непрекращающееся падение в неизбежное осознание нереальности намечтанного…
Эти мысли, возможно, были слишком сложны для твоей опустошённой головы, но ты больше не обращала внимания на слова – ты тщётно пыталась что-то почувствовать, что-то возродить, к чему-то воззвать…
И снова писать стихи.
Те стихи, в киноварной тетради, были твоими. Твой друг всегда восхищался твоим талантом, да и ты сама понимала свою гениальность. Слова рождались легко: без крови, без крика, без мучений. Без особого труда они пробирались в души читателей, заставляя их переживать, рыдать, смеяться, вспоминать, меняться…
Три года назад ты перестала писать. Три долгих года назад…
Клацнул замок, заворчала потревоженная дверь. Второй щелчок поставил восклицательный знак в конце гневного предложения; ты повернула ключ ещё раз, заставляя дверь замолчать.
Сняв плащ и сбросив туфли, ты босиком прошла в ванную. Стянула с себя намокшую под дождём одежду, посмотрела в зеркало. Два налившихся кровью фиолетовых следа на шее, ещё один на плече. Ты перевела взгляд на ноги – ещё парочка украшала бедро. Сегодня он увлёкся…
Ты вздохнула, открывая одновременно синий и красный краны, отрегулировала воду до приемлемой температуры. Только сейчас ты почувствовала, что ты не одна…
Кажется, щеколда не защёлкнулась, когда ты закрывала дверь. Ты знала, что он видит твоё помеченное чужими губами тело. Ты знала, что когда-нибудь это случится, что ты не сможешь прятаться от него вечно. Ты устало вздохнула, освободив голову от остатков мыслей и решив, пусть будет, что будет…
Он молчал.
- Давай быстрее, ужин остывает, - просто произнес он, выходя.
Этого не должно было быть. Ты закрыла глаза, падая на холодный кафель. По белым щекам потекли глупые слёзы, играющие друг с дружкой в салки на твоём потускневшем лице…
Он ничего не сказал. Он ничего никогда не скажет. Ему всё равно.
Ему всегда было всё равно.
Тебе захотелось нырнуть в полную ванную, нырнуть, закрыть глаза и не выныривать… не выныривать из тёплой, обволакивающей, такой реальной и настоящей воды в неизвестность. Неизвестность, чей вес ты больше не могла выдержать.
Твои желания уже давно потеряли силу, даже для тебя самой – ты никогда не подчинялась им, и этот случай не был исключением.
Ты спустила воду и повернула переключатель, становясь под колкий горячий душ.
Ты так ждала, что он что-то скажет… Теперь ты знаешь, почему он всегда молчит. Теперь ты знаешь, что он всегда будет молчать. Ты всё ещё будешь ждать? Ты всё ещё будешь надеяться?..
- Привет. – Возможно, следовало начать с чего-то другого, более подходящего…
Ты всегда легко опускала руки.
24.01.2006 16:46:09
читать дальше- Привет. – Возможно, тебе стоило начать с чего-то другого, более подходящего; но ничего не приходило в голову – и оставалось довольствоваться столь неуместными сейчас стандартами.
- … - в ответ только глухое молчание, нервный выдох, перерастающих во вздох, и лёгкий призрак красноты бессонных электронных ночей в золотисто-карих глазах. Ты молчишь в ответ, зная, что твой аметистовый, покрытый сетью синеющих трещинок, взгляд говорит за тебя.
- Входи, - молчание разрежается одиноким словом, повисшим в вязком воздухе, и вовсе не похожим на радушное приглашение. Не похожим на приглашение вообще. Тем не менее, ты делаешь вид, что не замечаешь непроницаемого выражения его лица, и переступаешь порог.
Ты часто бываешь в этом доме. Чистые, всегда трудолюбиво надраенные апартаменты… Нет, апартаменты – наверно, слишком громкое слово для небольшой однокомнатной квартиры, ставшей для тебя спасительным островком полной и безусловной безопасности, сиюминутным укрытием, Ноевым ковчегом, оберегающим от холодного дождя неприветливых галенитово-серых глаз, и тюрьмой Алькатрас, из которой ты никогда не сможешь сбежать. Твой спаситель, друг и тюремщик стоял перед тобой, хмурый и невесёлый, как всегда, когда ты приходила к нему. Отбросив обсидианово-чёрные влажные пряди от худого бледного лица с заострившимися линиями носа и губ, ты снимаешь пальто, похожее на беззвёздное ночное небо, освобождаешь покрасневшие огрубевшие ступни от палачей-каблуков, получая свою малую толику блаженства, и понимая, что на сегодня это всё, чем решила одарить тебя твоя равнодушная бесцветная судьба.
Ты проходишь вперёд по узкому, тускло освещённому коридору в комнату. Простота… почти святая простота, и хочется плакать от того, что ты – именно ты – та, которая обесславила эту святость, этот крохотный алтарь непорочности, переставший существовать из-за тебя…
Письменный стол, компьютер девяносто восьмого года, процессор кое-где изъеден ржавчиной, однако хозяин, казалось бы, не жалуется. Впрочем, он уже давно ни на что не жалуется…
Гора дисков – программы, музыка, пара игр… Две тетради. Тебе не нужно заглядывать внутрь: в верхней, с бессмысленным четырёхцветным рисунком поверх тошнотворной запёкшейся киновари бездарного фона на обложке, стихи, горячие и тягучие, как его любимый глинтвейн; в нижней, гораздо лучше знакомой тебе, рисунки – карандашные, не наполненные ни смыслом, ни объёмом, но почему-то безумно трогательные, заставляющее твоё изрытое сомнениями сердце сжаться, забиться о грудную клетку пойманным мышонком, поверить, что оно ещё может что-то чувствовать…
Он редко разрешает тебе брать эти тетради – для него это последний оплот рассудка, и ты понимаешь его, никогда не настаивая. Ты скользишь взглядом дальше: деревянный шкаф, в нём – две пары джинсов, похожие, как близнецы, стопка белья, аккуратно свёрнутые улитками носки, три-четыре одноцветных футболки, рубашка на особый случай, пепельный потрёпанный свитер… Ему не нужно много одежды. Когда-то ты хотела пополнить его гардероб, но все попытки были решительно пресечены, и ты перестала так же быстро, как и начала. Ты ведь всегда легко опускала руки…
Шкаф, стол, шаткий разваливающийся стул, пепельница – прямо на полу, и кровать. Опрятно застеленная кремовыми простынями кровать. В голову вкрадчиво вползал знакомый белесый туман, и ты оставила всякую надежду изгнать его.
- Что сегодня? – надтреснутый голос; холодная тяжёлая рука на твоём плече. От его тела должно исходить тепло… почему ты этого не чувствуешь?..
- Он выгнал тебя? – ему совершенно не было интересно, что происходило в твоей жизни и что заставило тебя снова прийти к нему. Его это не интересовало, не трогало и не волновало, но он спрашивал. Просто так, чтобы хоть что-то говорить, не поддаваясь мягкой тишине, посыпающей плечи пылью с Белого Утёса забвения…
- Нет, - пусто отвечаешь ты, также не придавая значения словам. Однако, в отличие от него, ты давно перестала сопротивляться. Напротив, тебе становилось легче, когда твоё тело закутывалось в прозрачную ткань невесомого плаща-невидимки, и ты забиралась в себя, сворачиваясь плотным клубком, твёрдо уверенная, что теперь тебя никто никогда не найдёт…
- Он ударил тебя? – обе его руки были на твоих плечах, ты не пыталась отстраниться.
- Нет, - ты несколько напряглась, когда его сухие острые губы коснулись твоей шеи.
- Он…
- Я ушла, - просто прервала его ты, отклоняя голову в сторону и закрывая глаза.
- Навсегда? – возможно, это в первый и в последний раз за эти несколько лет ты слышала какие-то эмоции в его голосе. Ты даже пожалела, что не видела его лица в тот момент.
- Нет. На час, - тихо добавила ты. – Он и не заметил… - ещё тише… Его руки коснулись краёв твоей тёмно-сиреневой кофты, медленно поднимая её. Ты не сопротивлялась. Никогда…
Тик-так.
Тик. Так.
Знаешь, когда-то была такая пытка…
Да, ты знаешь. Она есть и сейчас. Безразличные к тебе чёрные стрелки настенных часов здесь ни при чём. Красная – сердоликово-алая тонкая линия, перечёркивающая твою жизнь каждый раз под новым углом, скрипуче смеющаяся над тобой, тщётно закрывающей уши… Где бы ты ни была – этот смех никогда не покидает тебя, напоминая о быстротечности всего и тебя самой в том числе, о кратковременности того, что ты привыкла считать своей маленькой вечностью…
Его неровное дыхание ерошит твои разметавшиеся волосы. Он кажется спящим, но ты знаешь, что он уже давно не способен спать – так, бывает, полудремлет, полузабывшись...
Ты не смотришь на него. Просто встаёшь. Собираешь одежду. Торопливо одеваешься: ты не хочешь больше ни мгновения оставаться в его доме. В доме твоего лучшего друга, человека, с которым каких-то три года назад, ты каждый день смеялась, шутила… в общем-то, жила. Цветная, цветущая, переливающаяся жизнь – три бесконечных года назад.
Ты знала, что твой друг всегда любил тебя, и ты почти была готова ответить на его чувства, но… Одним несчастным? счастливым? злосчастным? вечером трёхлетней давности, ты встретила человека. Высокий, красивый – ты даже не думала, что мужчина может быть настолько красив, - незнакомец в безлюдном старом парке… Кажется, никто из вас ничего не говорил, но жажда увидеть эту вырезанную изо льда красоту изъедала тебя, подобно ржавчине, проевшей компьютер твоего друга. Ты искала его, находила, теряла, находила снова, заговаривала, тебя отталкивали, но, в конце концов, ты нашла его и осталась с ним.
Ты рада?
Ты часто спрашивала себя. Он был холоден; тебе иногда мерещилось, что ты растопила льдинки его джемсонитовых глаз, но, на самом деле, он никогда не оттаивал…
Ты любишь его?
Ты всегда знала ответ – конечно, да. И любила – так искренне, так нежно… то робостью, то ревностью томясь… Ты не читала классику, но иногда прислушивалась к ней, находя между строк отзвуки самой себя.
Ты…
Ты не решалась спросить себя о счастье. Ты боялась ответить правду, и оттого не отвечала вообще. Ты боялась услышать правду, и потому никогда ни о чём не спрашивала его. Впрочем, вряд ли бы он уважил твой вопрос, на худой конец, кивком головы, не говоря уже о целом словосочетании…
Он прогонял тебя, когда ты надоедала ему. Он никогда не улыбался тебе. Его поцелуи горчили привкусом сигарет, однако в постели – и только там – он был непостижимо ласков, и этот диссонанс, это несоответствие между ним нежным и ним же ледяным, полосовало вздувшиеся вены твоей напряжённой души куда болезненней красноносой стрелки часов.
Ты отчаялась привлечь его внимание. И однажды, когда он в очередной раз закрылся в своём кабинете, работая над новой программой, ты ушла. Ушла к другу, с которым так редко виделась в последнее время.
Ты не знала, зачем шла. Ты не знала, чем всё обернётся. Ты жалела?
Никогда. Ты никогда не жалела об этом. И с тех пор, каждый раз, когда ты понимала, что стальные глаза не посмотрят на тебя в этот вечер, ты уходила – выскользала из душной квартиры, бросалась в холод безучастной улицы, бежала, рассекая связывающие тебя бессмысленные круги каких-то законов, принципов, капля за каплей выжигая из себя всё разумное, мыслящее, кричащее остановиться…
Каждый твой приход оборачивался для твоего друга кубком разъедающего яда, и ты знала, что он уже давно корчится в агонии, уничтоженный тобой.
Каждое твоё возвращение домой впрыскивало в твоё тело очередную порцию героина, дарящего секундное блаженство оживающих фантазий, и непрекращающееся падение в неизбежное осознание нереальности намечтанного…
Эти мысли, возможно, были слишком сложны для твоей опустошённой головы, но ты больше не обращала внимания на слова – ты тщётно пыталась что-то почувствовать, что-то возродить, к чему-то воззвать…
И снова писать стихи.
Те стихи, в киноварной тетради, были твоими. Твой друг всегда восхищался твоим талантом, да и ты сама понимала свою гениальность. Слова рождались легко: без крови, без крика, без мучений. Без особого труда они пробирались в души читателей, заставляя их переживать, рыдать, смеяться, вспоминать, меняться…
Три года назад ты перестала писать. Три долгих года назад…
Клацнул замок, заворчала потревоженная дверь. Второй щелчок поставил восклицательный знак в конце гневного предложения; ты повернула ключ ещё раз, заставляя дверь замолчать.
Сняв плащ и сбросив туфли, ты босиком прошла в ванную. Стянула с себя намокшую под дождём одежду, посмотрела в зеркало. Два налившихся кровью фиолетовых следа на шее, ещё один на плече. Ты перевела взгляд на ноги – ещё парочка украшала бедро. Сегодня он увлёкся…
Ты вздохнула, открывая одновременно синий и красный краны, отрегулировала воду до приемлемой температуры. Только сейчас ты почувствовала, что ты не одна…
Кажется, щеколда не защёлкнулась, когда ты закрывала дверь. Ты знала, что он видит твоё помеченное чужими губами тело. Ты знала, что когда-нибудь это случится, что ты не сможешь прятаться от него вечно. Ты устало вздохнула, освободив голову от остатков мыслей и решив, пусть будет, что будет…
Он молчал.
- Давай быстрее, ужин остывает, - просто произнес он, выходя.
Этого не должно было быть. Ты закрыла глаза, падая на холодный кафель. По белым щекам потекли глупые слёзы, играющие друг с дружкой в салки на твоём потускневшем лице…
Он ничего не сказал. Он ничего никогда не скажет. Ему всё равно.
Ему всегда было всё равно.
Тебе захотелось нырнуть в полную ванную, нырнуть, закрыть глаза и не выныривать… не выныривать из тёплой, обволакивающей, такой реальной и настоящей воды в неизвестность. Неизвестность, чей вес ты больше не могла выдержать.
Твои желания уже давно потеряли силу, даже для тебя самой – ты никогда не подчинялась им, и этот случай не был исключением.
Ты спустила воду и повернула переключатель, становясь под колкий горячий душ.
Ты так ждала, что он что-то скажет… Теперь ты знаешь, почему он всегда молчит. Теперь ты знаешь, что он всегда будет молчать. Ты всё ещё будешь ждать? Ты всё ещё будешь надеяться?..
- Привет. – Возможно, следовало начать с чего-то другого, более подходящего…
Ты всегда легко опускала руки.
24.01.2006 16:46:09
@музыка: тишина
@настроение: тишина
-
-
30.01.2006 в 02:28Знаю, что бездарно, глупо и generally sucks. Что поделаешь, пишу, как могу...